Малой кровью - Страница 70

Пусть будет Кристиансен, ничего лучше этого не приходит в голову.

Наверное, уже с полчаса было тихо.

Полковник свернул направо, в ход сообщения, ведущий к пулеметному гнезду. Кристиансен свернул было за ним, но полковник остановил его:

— Будь при ребятах, Адольф. Мало ли что…

Ход был полузасыпан, похоже, по гнезду артиллерия гвоздила прицельно — насколько это было в ее силах. Оскальзываясь на булыжниках и глине, помогая себе рукой, он перебрался через один завал, через другой, потом плюнул и выбрался наверх.

— Товарищ полко… — возмущенно начал Чигишев, но полковник его оборвал:

— Молчать, сержант.

— Есть…

Пригнувшись, полковник побежал к брустверу, порученец, сопя, топал позади, и, на миг оглянувшись, Стриженов оторопел: Чигишев как будто ловил его — бежал, широко расставляя ноги и растопырив в стороны руки. Потом дошло: парень так вот нелепо пытался его прикрыть — сразу со всех сторон…

Он сделал вид, что ничего не заметил.

Из четверых пулеметчиков уцелел один — как назло, финн, знающий только с десяток международных выражений. Помятым котелком он вычерпывал со дна окопа гильзы и выплескивал за борт. Двое были ранены, аккуратно перевязаны, уколоты и положены в тенек, а один, долговязый сержант-румын, безоговорочно убит: пулей точно между густых бровей.

При виде командира пулеметчик отставил котелок, не без труда выпрямился и с характерным вывертом ладони отдал честь. Потом что-то доложил,

— Молодец, — сказал Стриженов, пытаясь вспомнить имя парня. Пертти?.. или Пентти? В общем, Петя, но… как же правильно… а, есть! — Молодец, Пиетари. Отлично.

Солдат, похоже, согласился с тем, что он молодец, но жестом выразил, что один он тут не справится. Полковник не мог не согласиться.

— Дима, смотайся живо до сержанта, пусть пришлет сюда одного человека. Лучше, конечно, чтобы понимал по-фински, но… в общем, как получится. Да, и!.. — рявкнул уже в спину; порученец испуганно остановился. — Только по траншее, никаких наверх, понял?

— Так точно…

И исчез.

И тут же вдали снова запели трубы.

Восемь часов спустя

Отступали в порядке — насколько это вообще возможно ночью и под таким огнем. На руках волокли пушки, волокли пулеметы, потом под их прикрытием откатывалась пехота. Противник, почувствовав слабину, наседал страшно. Пришлось бросить первую роту в контратаку, и только тогда батальон сумел оторваться от преследования и закрепиться в новых окопах…

Полковник не знал, надолго ли — пальба шла повсюду, и в тылу тоже.

К восходу первая рота вернулась — шестнадцать живых, из них невредимых только трое…

Итак, в строю всего — с артиллеристами, медпунктом, штабом и кашеварами — осталось триста два человека, около ста днем отправили в госпиталь, и что с ними теперь, не знал никто, и еще столько же — погибли или пропали без вести.

В предутренних сумерках стрельба вроде бы стихла, а с восходом — наступила полная тишина. «Дьяволы», надо думать, откатились назад.

Стриженов чувствовал, что больше не может. Я больше не могу, думал он — и шел проверять станкачей. Теперь их было четыре расчета, по два на роту. Я точно больше не могу, думал он, обходя оглохших артиллеристов и похлопывая их по плечам; исправными у него осталось две мортиры и две легкие пушечки, и это все, больше полагаться не на кого: тяжелая чапская артиллерия погибла до последнего орудия на глазах у нашей разведки. Больше не могу, понимал он, что-то объясняя и как-то ободряя обоих оставшихся ротных, Абрамова и Марейе; погибшую почти до последнего человека первую роту он решил не восстанавливать, некогда, просто поместил ее всю — всех троих бойцов — в свой личный резерв.

Больше не могу…

Не мог не он один. Многие не могли. Когда отходили, Стриженов видел двух повешенных со спущенными штанами — дезертиров. Самосуд, конечно. Но так было в обычаях Легиона: разбираться с дезертирами самим, не привлекая офицеров. Казненные попадут в список пропавших без вести, их семьи получат все, что положено. Так заведено. И считалось, что офицеры ничего не знают; знают, конечно; и он сам мог бы выяснить, кто принимал участие в расправе, но он узнавать не станет, потому что уже сказал когда-то: ребята, я вам доверяю. Он действительно доверял… вернее: он знал предел, до которого можно доверять и за которым уже нельзя. Этот предел близок, но еще не наступил…

Им дали передышки ровно на два часа — чтобы успеть расслабиться, но не успеть отдохнуть.

Соседом справа вместо вырезанных вчистую гвардейцев теперь стоял Губернаторский полицейский полк. Стриженов по прошлым годам знал, что собой представляют эти вояки. Пару раз он застукивал их за такими делами… и догадывался к тому же, что многие преступления, которые Легиону приписывала молва, совершали именно они, ГПП. Он даже мог бы легко собрать доказательства. Только никого это не интересовало…

И Легион, конечно, не без греха. Никому еще не удавалось воевать в белых перчатках…

Но от откровенных подлостей земляне все же воздерживались. Эти — нет.

И теперь вот-те нате вам, хрен в томате вам. Сосед справа…

Позади, совсем рядом, сияла исполинская половинка яйца. Объект «Сахарная голова». Не допустить захвата которого любыми средствами и поставлена задача.

Он смотрел на карту, на очень подробные и очень свежие кроки, — и ни черта не видел. Это была не та карта, и говорила она не о том.

— Куренной, — позвал полковник. Разведчик тут же соткался из воздуха. — Возьми еще двоих — и пошукайте тщательно, что у нас в тылу. Дороги, мосты… и на предмет отхода, и на предмет боеснабжения…